Чёрная Вода
наброски печали
Сергей Ланцета
Чёрная вода —
это разрозненные всплески памяти на глади забвения.
Чёрная вода – это капли последних сил.
Чёрная вода – это океан надежды.
Чёрная вода – это я.
© Сергей Ланцета, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
От автора
Когда-то я написал роман, который впоследствии сжёг, хотя многие предупреждали меня о том, как опасно жечь книги собственного сочинения. Главная деталь, которую стоит отметить, – книга кончилась словами: «Я шагнул в Чёрную Воду».
И, чёрт возьми, по какому-то злому волшебству я, как автор, а не персонаж, попал в эту самую Чёрную Воду. Что она такое? Я и сам толком не понял. Но всё, что я о ней знаю, – в этой книге.
Погружение
Предисловие
За последние несколько лет в моём блокноте скопилось некоторое количество странных записей, которые на первый взгляд кажутся абсолютно не связанными друг с другом, но и по отдельности непонятно что из себя представляют. Я долго пытался найти ту нить, которой можно было бы их сшить. Я уже почти смирился с тем, что они так и останутся просто отрывками мыслей, вытащенными из пустоты, но что-то потянуло меня перечитать одну из любимых книг детства – «Люди как боги». Так получилось Погружение. Это изящный набросок о путешествии к чему-то далёкому и опасному, красивому и печальному.
Неизвестное звёздное скопление у ядра галактики. Вне времени
Мы все медленно сходим с ума. Полёт к ядру галактики, запланированный как разведывательная операция, превратился в безжалостную войну с невидимым врагом, в которой мы понесли невосполнимые потери и скоро потерпим окончательное поражение. Враг атаковал нас изнутри, мы сами оказались врагом. Время, разорванное в клочья, свойственное пространству в этом пекле, повлекло за собой нарушение психики и падение моральных качеств всего экипажа нашего звездолёта. Люди потеряли друг с другом всякое понимание, открылись старые раны, будущее разверзлось огромной дырой неизбежности. Я спрятался в обсерватории под огромным куполом и, как и все остальные, заболел непреодолимой тягой к воспоминаниям.
Логическая, линейная связь времени оборвалась. Частицы памяти разлетаются в разные стороны, отдаляясь друг от друга на световые тысячелетия, и парят обрывками сами по себе, не принадлежа уже никому, как звёзды в пустоте. Моё сознание, всё слабее держащееся за кнопки и рычаги в рубке корабля, натыкается на них и находит покой. Я возвращаюсь домой памятью, сам – умираю в глуши космоса, с разорванным временем, с искривлённым пространством и ещё черт знает какими фокусами этой необъятности.
Воспоминание пропавшего астронавта 74. Земля. Третье тысячелетие
Голубая неболазка с воротом из шерстяных облаков, драповая ночь на плечах, джинс асфальта да жёлтые кеды листьев. Растрёпанные мысли волос. Шелест тени за моими плечами заворачивает дорогу из видимого в тёмное, оставляя позади. Сквозь косую тропинку, глядя на звёзды, вкручиваясь взглядом в редкую желтизну окон, отражаюсь в её стеклянном отсутствии. Иду в магазин. Добродушное, но всё же лицо охранника. Китайские лабиринты прилавков. Беру оранжевый. Нет, не рыжий, нет такого цвета. А именно оранжевый. Оранжевый напоминает мокрого, смывающего память c дня улицы, вечно медленного и громкого, но тоже оранжевого. Этот цвет – последняя заначка лета, перед тем как уснём под белым ватником. Паранойя – это пара Ноя. Состояние, когда думаешь, что пора строить ковчег и сваливать. Но надо взять ещё мороженое и газировку. Каждой твари по паре.
Я вырос среди стариков, самой огромной мечтой которых было умереть во сне. А мои первые родители были настолько несносны, что мне больше ничего не оставалось, как взять новых. Так моим папой стал Кот, а мамой – Ветвистая Змея. Я стал стариком в двадцать с лишним и тоже хотел умереть во сне. Но как только это начало происходить, понял: лучше быть разорванным на части любой болью и тиранией чертей, чем гнить в собственной постели в бесконечной попытке проснуться. Но что-то звало меня обратно. Предметы бросали радужные блики в сетчатку, размывая красотой рассудок, и веки вновь падали… падали…
Краски осени достигли апофеоза, и творец уже чуть было не развёл грязюку на листе города, но вовремя взял в руки стирательную резинку снега. И выпал новый слой воспоминаний. Всё ведь было уже бесконечное количество раз. Мы уже были когда-то на этом самом месте, почти в таком же сюжете, когда первый узор холода растаял на щеке.
Ветер мой, куда несёшь ты эти бесконечные ледяные жизни? В чём резкая игра твоих порывов? Не дотянуться до этого великолепного замысла, которому судьба растаять, но лишь одного стремления к метели свободы хватит на всю беспокойность сердец, ждущих неизбежность весны. Я парю. Реки слёз застывают, лишь слышен чарующий звон хрусталя утренних луж да потрескивает под ногами память. И уже не отличить – грозди багряной рябины свисают с худых ветвей или сердце моё. Мир сворачивается кошачьим уютом клубка, погружаясь на самую глубину этого огромного белого сна. Сна…
Воспоминание пропавшего астронавта 216. Земля. Третье тысячелетие
Утро разбудило меня тишиной после сна, в котором кто-то вывернул volume до отказа. Стоило только глазам впустить свет внутрь шатра, как пришло первое озарение. Оно несло в себе абстрактный характер пробуждения и ясности. Беззвучная молния света, трещина в мыслях.
Второе озарение пришло на фоне первого, почти сразу же, и было похоже на него, но уже не такое резкое, а чуть смазанное, будто уловка на почве устойчивого сомнения в схожести с первым.
Третье запоздало, но извинилось сполна, осыпав градом дробящегося на хрустальные колокольчики льда, а потом стихло, оставив лишь ожидание.
Я взглянул на поле, будто ещё во сне. Всё кутал звенящий мороз, и блеск под ногами дарил эйфорию бензиновых красок.
Что-то должно было вот-вот случиться. И вдруг оно случилось. Я обернулся в сторону леса и увидел плавно парящую в высоте птицу. Просто непостижимым образом она исчезла из виду, а затем появилась с другой стороны и полетела по крутой изящной линии вдоль земли, едва ли не касаясь макушек елей. Я хотел было издать звук, но дыхание перехватило. Я будто упал на месте, и вдруг что-то дёрнуло меня как парашют, и я замедлился. Я понял, что пикирую.
Мои крылья сливались с ветром в контрастную, но слаженную игру.
Неожиданно из-за горизонта, усиливая блеск до невероятной силы, показалось солнце. Вся усталость нового дня обнажилась неприлично. Солнце манило, шептало, обещало вечную силу. Я со скрежетом ринулся прямо в зарево.
Едва я почувствовал жар, как подумал, что, может быть, всё-таки зря доверился солнцу?
Меня толкнули в плечи.
– Эй, пошли. Мало ли ещё сколько птиц будет?
Солнце стало похоже на гаснущий светодиод, а я пытался сообразить, откуда столько тяжести в ногах.
Но каким бы полным и искренним не было моё отчаяние, благодарность за возможность носить чёрные очки меня качала на тёплых волнах морозного кайфа.
Неизвестное звёздное скопление у ядра галактики. Вне времени
Спустя несколько земных лет путешествия мы обнаружили уголок космоса потрясающей красоты. Все единогласно назвали его раем. Первой реакцией на контакт с внеземной цивилизацией была эйфория, за которую мы дорого поплатились впоследствии. Мы посещали райские планеты одну за одной и не замечали, как всё меньше и меньше походим на людей. Мы учились у бестелесных существ, населявших планеты, потрясающим вещам, совершенно позабыв про своё физическое существование, и сильно ослабли за время пребывания в этом странном звёздном скоплении. Впрочем, никто из нас так ни разу и не пожалел о посещении рая, таким он был замечательным. Любой из экипажа бы с радостью умер там, но мы захотели большего.
Воспоминание астронавта 9. Райская планета
Когда я думаю о жизни, я вижу глубокое море, в котором круги на воде соревнуются друг с другом в размере. Между ними образуются ромбы смертей, тоже соревнующиеся в размерах. Я – рябь воды, то плавно расширяющаяся, то сталкивающаяся сама с собой. Я – шум.
Наступает вечер, тишина растёт, гаснут волны дня, шипящие, гудящие, звенящие со всех сторон, дробящие взрывы электричества пылью оседают на бетонных стенах, застревают в батареях и теряются в глубоком сне. Вянет время.
Зреют лепестки света утром, сквозь туманное, стянутое морозом поле. Свежесть, вдох ярче жизни. Стоя на высоте, смотреть краски, размытые по дали, холодными руками держать секунды, как тающий кляксой лёд. Зовёт лес, манит тропа, кусты нашёптывают боковому зрению в уши о камышах в канаве, о жующих снег ботинках. Стучит в сердце дерева дятел. Мост.
